Неточные совпадения
Это было одно из тех
мест, которых теперь, всех размеров, от 1000 до 50 000 в год жалованья, стало больше, чем прежде было
теплых взяточных
мест; это было
место члена от комиссии соединенного агентства кредитно-взаимного баланса южно — железных дорог и банковых учреждений.
А вместе с тем на этом самом
месте воспоминаний чувство стыда усиливалось, как будто какой-то внутренний голос именно тут, когда она вспомнила о Вронском, говорил ей: «
тепло, очень
тепло, горячо».
Правда, он и не рассчитывал на вещи; он думал, что будут одни только деньги, а потому и не приготовил заранее
места, — «но теперь-то, теперь чему я рад? — думал он. — Разве так прячут? Подлинно разум меня оставляет!» В изнеможении сел он на диван, и тотчас же нестерпимый озноб снова затряс его. Машинально потащил он лежавшее подле, на стуле, бывшее его студенческое зимнее пальто,
теплое, но уже почти в лохмотьях, накрылся им, и сон и бред опять разом охватили его. Он забылся.
В сотне шагов от Самгина насыпь разрезана рекой, река перекрыта железной клеткой моста, из-под него быстро вытекает река, сверкая, точно ртуть, река не широкая, болотистая, один ее берег густо зарос камышом, осокой, на другом размыт песок, и на всем видимом протяжении берега моются, ходят и плавают в воде солдаты, моют лошадей, в трех
местах — ловят рыбу бреднем, натирают груди, ноги, спины друг другу
теплым, жирным илом реки.
Солнце там ярко и жарко светит около полугода и потом удаляется оттуда не вдруг, точно нехотя, как будто оборачивается назад взглянуть еще раз или два на любимое
место и подарить ему осенью, среди ненастья, ясный,
теплый день.
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное
место в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и
теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся в сером цвете.
Отдали якорь при тихом, ласковом ветре, в
теплой, южной ночи — и заранее тешились надеждой завтра погулять по новым прелестным
местам.
Я любовался тем, что вижу, и дивился не тропической растительности, не
теплому, мягкому и пахучему воздуху — это все было и в других
местах, а этой стройности, прибранности леса, дороги, тропинок, садов, простоте одежд и патриархальному, почтенному виду стариков, строгому и задумчивому выражению их лиц, нежности и застенчивости в чертах молодых; дивился также я этим земляным и каменным работам, стоившим стольких трудов: это муравейник или в самом деле идиллическая страна, отрывок из жизни древних.
Я как был в
теплом пальто, так и влез на хозяйскую постель и лег в уголок, оставляя
место кому-нибудь из товарищей, поехавших на транспорт.
Что за плавание в этих печальных
местах! что за климат! Лета почти нет: утром ни холодно, ни
тепло, а вечером положительно холодно. Туманы скрывают от глаз чуть не собственный нос. Вчера палили из пушек, били в барабан, чтоб навести наши шлюпки с офицерами на
место, где стоит фрегат. Ветра большею частию свежие, холодные, тишины почти не бывает, а половина июля!
Утро чудесное, море синее, как в тропиках, прозрачное;
тепло, хотя не так, как в тропиках, но, однако ж, так, что в байковом пальто сносно ходить по палубе. Мы шли все в виду берега. В полдень оставалось миль десять до
места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем входить в какую-то бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.
Сегодня встаем утром:
теплее вчерашнего; идем на фордевинд, то есть ветер дует прямо с кормы; ходу пять узлов и ветер умеренный. «Свистать всех наверх — на якорь становиться!» — слышу давеча и бегу на ют. Вот мы и на якоре. Но что за безотрадные скалы! какие дикие
места! ни кустика нет. Говорят, есть деревня тут: да где же? не видать ничего, кроме скал.
Штиль, погода прекрасная: ясно и
тепло; мы лавируем под берегом. Наши на Гото пеленгуют берега. Вдали видны японские лодки; на берегах никакой растительности. Множество красной икры, точно толченый кирпич, пятнами покрывает в разных
местах море. Икра эта сияет по ночам нестерпимым фосфорическим блеском. Вчера свет так был силен, что из-под судна как будто вырывалось пламя; даже на парусах отражалось зарево; сзади кормы стелется широкая огненная улица; кругом темно; невстревоженная вода не светится.
— Плетет кружева, вяжет чулки… А как хорошо она относится к людям! Ведь это целое богатство — сохранить до глубокой старости такое
теплое чувство и стать выше обстоятельств. Всякий другой на ее
месте давно бы потерял голову, озлобился, начал бы жаловаться на все и на всех. Если бы эту женщину готовили не специально для богатой, праздной жизни, она принесла бы много пользы и себе и другим.
Собирая дрова, я увидел совсем в стороне, далеко от костра, спавшего солона. Ни одеяла, ни
теплой одежды у него не было. Он лежал на ельнике, покрывшись только одним своим матерчатым кафтаном. Опасаясь, как бы он не простудился, я стал трясти его за плечо, но солон спал так крепко, что я насилу его добудился. Да Парл поднялся, почесал голову, зевнул, затем лег опять на прежнее
место и громко захрапел.
5 ноября, утром, был опять мороз (–14°С); барометр стоял высоко (757). Небо было чистое; взошедшее солнце не давало
тепла, зато давало много света. Холод всех подбадривал, всем придавал энергии. Раза два нам пришлось переходить с одного берега реки на другой. В этих
местах Холонку шириной около 6 м; русло ее загромождено валежником.
Следующий день был 14 декабря. Утро было тихое и морозное. Солнце взошло красное и долго не давало
тепла. На вершинах гор снег окрасился в нежно-розовый цвет, а в теневых
местах имел синеватый оттенок.
Я кликнул Дерсу и Сунцая и отправился туда узнать, в чем дело. Это оказался железисто-сернисто-водородный
теплый ключ. Окружающая его порода красного цвета; накипь белая, известковая; температура воды +27°С. Удэгейцам хорошо известен
теплый ключ на Уленгоу как
место, где всегда держатся лоси, но от русских они его тщательно скрывают.
Моя Альпа не имела такой
теплой шубы, какая была у Кады. Она прозябла и, утомленная дорогой, сидела у огня, зажмурив глаза, и, казалось, дремала. Тазовская собака, с малолетства привыкшая к разного рода лишениям, мало обращала внимания на невзгоды походной жизни. Свернувшись калачиком, она легла в стороне и тотчас уснула. Снегом всю ее запорошило. Иногда она вставала, чтобы встряхнуться, затем, потоптавшись немного на
месте, ложилась на другой бок и, уткнув нос под брюхо, старалась согреть себя дыханием.
Мы так устали за день, что не пошли дальше и остались здесь ночевать. Внутри фанзы было чисто, опрятно. Гостеприимные китайцы уступили нам свои
места на канах и вообще старались всячески услужить. На улице было темно и холодно; со стороны моря доносился шум прибоя, а в фанзе было уютно и
тепло…
Вдруг в одном
месте я поскользнулся и упал, больно ушибив колено о камень. Я со стоном опустился на землю и стал потирать больную ногу. Через минуту прибежал Леший и сел рядом со мной. В темноте я его не видел — только ощущал его
теплое дыхание. Когда боль в ноге утихла, я поднялся и пошел в ту сторону, где было не так темно. Не успел я сделать и 10 шагов, как опять поскользнулся, потом еще раз и еще.
Узнав, в чем дело, он тотчас же уступил мне свое
место и сам поместился рядом. Через несколько минут здесь, под яром, я находился в большем
тепле и спал гораздо лучше, чем в юрте на шкуре медведя.
Обыкновенно они устраивались среди деревни, чтоб было сподручнее наблюдать за крестьянами; сверх того,
место для постройки выбиралось непременно в лощинке, чтоб было
теплее зимой.
Интересно, что в то время, как сахалинские колонизаторы вот уже 35 лет сеют пшеницу на тундре и проводят хорошие дороги к таким
местам, где могут прозябать одни только низшие моллюски, самая
теплая часть острова, а именно южная часть западного побережья, остается в совершенном пренебрежении.
По наступлении
теплой погоды они разбиваются на пары и немедленно, ранее куликов, занимают всякого рода болота, потные
места и поемные луга.
Дупели прилетают или оказываются на мокрых
местах иногда одною, а иногда двумя неделями позднее бекасов, когда погода сделается уже
теплее, что я могу доказать двенадцатилетними, обстоятельными записками о прилете дичи в Оренбургской губернии.
Когда наступит
теплая погода и везде пойдет молодая трава, стрепета вдруг оказываются по степным
местам и полям уже врассыпную.
Когда же время сделается
теплее, оттают поля, разольются полые воды, стаи гусей летят гораздо ниже и спускаются на привольных
местах: отдохнуть, поесть и поплавать.
Осень стояла долгая, сначала очень ясная и холодная, а потом
теплая и мокрая; все вальдшнепы, без исключения, свалились в мелкие кусты, растущие по сырым и потным
местам, держались там до 8 ноября и разжирели до невероятности!
Никакому сомнению не подвержен отлет их на зиму в
теплые страны юга. Много читали и слышали мы от самовидцев, как перепелки бесчисленными станицами переправляются через Черное море и нередко гибнут в нем, выбившись из сил от противного ветра. Теперь предстоит вопрос: когда и где собираются они в такие огромные стаи? Очевидно, что у них должны быть где-нибудь сборные
места, хотя во всех губерниях средней полосы России, по всем моим осведомлениям, никто не замечал ни прилета, ни отлета, ни пролета перепелок.
Одежда наша была в самом плачевном состоянии: она износилась и во многих
местах была изорвана, суконные ленты на ногах превратились в клочья, рукавицы от постоянной работы продырявились и не давали
тепла.
— Ну, это не в Беловодье, а на расейской стороне. Такое озеро есть, а на берегу стоял святый град Китиш. И жители в нем были все благочестивые, а когда началась никонианская пестрота — святой град и ушел в воду. Слышен и звон и церковная служба. А мы уйдем на Кавказ, сестрица. Там
места нежилые и всякое приволье. Всякая гонимая вера там сошлась: и молоканы, и субботники, и хлысты…
Тепло там круглый год, произрастание всякое, наших братьев и сестер найдется тоже достаточно… виноград…
Направил ее во все
места, где, надеюсь, ей будет
тепло.
В другом
месте, в глубокой впадине стога, укрывшись
теплыми бараньими пальто, лежали другие два человека и говорили между собою по-французски. По их выговору можно было разобрать, что один из них чистый француз, другой итальянец из Неаполя или из других
мест южной Италии.
Руки Лизы были холодны как лед; лицо ее, как говорят, осунулось и теперь скорее совсем напоминало лицо матери Агнии, чем личико Лизы; беспорядочно подоткнутая в нескольких
местах юбка ее платья была мокра снизу и смерзлась, а
теплые бархатные сапоги выглядывали из-под обитых юбок как две промерзлые редьки.
Погода становилась
теплая, мать без затрудненья пускала меня на крылечко и позволяла бегать по высохшим
местам; даже сестрицу отпускала со мной.
К чему эта дешевая тревога из пустяков, которую я замечаю в себе в последнее время и которая мешает жить и глядеть ясно на жизнь, о чем уже заметил мне один глубокомысленный критик, с негодованием разбирая мою последнюю повесть?» Но, раздумывая и сетуя, я все-таки оставался на
месте, а между тем болезнь одолевала меня все более и более, и мне наконец стало жаль оставить
теплую комнату.
— А крестьяне покудова проклажались, покудова что… Да и засилья настоящего у мужиков нет: всё в рассрочку да в годы — жди тут! А Крестьян Иваныч — настоящий человек! вероятный! Он тебе вынул бумажник, отсчитал денежки — поезжай на все четыре стороны! Хошь — в Москве, хошь — в Питере, хошь — на
теплых водах живи! Болотце-то вот, которое просто в придачу, задаром пошло, Крестьян Иваныч нынче высушил да засеял — такая ли трава расчудесная пошла, что теперича этому болотцу и цены по нашему
месту нет!
Смотрим: невдалеке от дороги, у развалившихся ворот, от которых остались одни покосившиеся набок столбы, стоит старик в засаленном стеганом архалуке, из которого
местами торчит вата, и держит руку щитком над глазами, всматриваясь в нас. На голове у него
теплый картуз, щеки и губы обвисли, борода не брита, жидкие волосы развеваются по ветру; в левой руке березовая палка, которую он тщетно старается установить.
— Э, батюшка! и мы проживем, и дети наши проживут — для всех будет довольно и того, что есть! На насиженном-то
месте живется и
теплее и уютнее — чего еще искать! Старик Крылов был прав: помните, как голубь полетел странствовать, а воротился с перешибленным крылом? Так-то вот.
— Это… и это в вашей книге! — воскликнул он, сверкая глазами и приподнимаясь с изголовья. — Я никогда не знал этого великого
места! Слышите: скорее холодного, холодного, чем
теплого, чем толькотеплого. О, я докажу. Только не оставляйте, не оставляйте меня одного! Мы докажем, мы докажем!
И он еще раз подошел на нее посмотреть; платье немного завернулось, и половина правой ноги открылась до колена. Он вдруг отвернулся, почти в испуге, снял с себя
теплое пальто и, оставшись в стареньком сюртучишке, накрыл, стараясь не смотреть, обнаженное
место.
Все эти пятеро деятелей составили свою первую кучку с
теплою верой, что она лишь единица между сотнями и тысячами таких же пятерок, как и ихняя, разбросанных по России, и что все зависят от какого-то центрального, огромного, но тайного
места, которое в свою очередь связано органически с европейскою всемирною революцией.
В XVIII столетии Рукосуи совсем исчезли из Пошехонья, уступив
место более счастливым лейб-кампанцам, брадобреям и истопникам, и только одному из них удалось сохранить за собой
теплый угол, но и то не в Пошехонье, где процвело древо князей Рукосуев, а в Кашинском наместничестве.
Радость, которую во всех произвело открытие Проплеванной, была неописанная. Фаинушка разрыдалась; Глумов блаженно улыбался и говорил: ну вот! ну вот! Очищенный и меняло присели на пеньки, сняли с себя сапоги и радостно выливали из них воду. Даже"наш собственный корреспондент", который, кроме водки, вообще ни во что не верил, — и тот вспомнил о боге и перекрестился. Всем представилось, что наконец-то обретено злачное
место, в котором
тепло и уютно и где не настигнут ни подозрения, ни наветы.
Родина ты моя, родина! Случалось и мне в позднюю пору проезжать по твоим пустыням! Ровно ступал конь, отдыхая от слепней и дневного жару;
теплый ветер разносил запах цветов и свежего сена, и так было мне сладко, и так было мне грустно, и так думалось о прошедшем, и так мечталось о будущем. Хорошо, хорошо ехать вечером по безлюдным
местам, то лесом, то нивами, бросить поводья и задуматься, глядя на звезды!
Когда я принес большой медный чайник кипятку, в лавке оказались гости: старичок Лукиан, весело улыбавшийся, а за дверью, в темном уголке, сидел новый человек, одетый в
теплое пальто и высокие валяные сапоги, подпоясанный зеленым кушаком, в шапке, неловко надвинутой на брови. Лицо у него было неприметное, он казался тихим, скромным, был похож на приказчика, который только что потерял
место и очень удручен этим.
Он пошёл на зов неохотно, больше с любопытством, чем с определённым желанием, а придя к
месту, лёг на
тёплую землю и стал смотреть в щель забора.
Еще попрежнему, после жестокой, буранной зимы, отощалые, исхудалые, как зимние мухи, башкирцы с первым весенним
теплом, с первым подножным кормом выгоняют на привольные
места наполовину передохшие от голода табуны и стада свои, перетаскиваясь и сами за ними с женами и детьми…
Об этих подарках и зашла теперь речь: все находили, что подарки — прекрасный обычай, который оставляет в детских умах самые
теплые и поэтические воспоминания; но дядя мой, Орест Маркович Ватажков, человек необыкновенно выдержанный и благовоспитанный, вдруг горячо запротиворечил и стал настаивать, что все сюрпризы вредны и не должны иметь
места при воспитании нигде, а тем паче в России.